Однажды на даче дедушка сколотил восемь клеток и объявил, что мы станем разводить кролей.
– А забивать их кто будет? – сразу же спросила я.
Дедушка высокомерно ответил, что уж кролика-то он как-нибудь убьёт.
У меня были кое-какие сомнения на этот счёт, особенно учитывая, что за пару недель до этого к нам в огород забрёл бесхозный цыпленок – худой, с оранжевыми как морковка ножками, впалыми щёчками и сонными глазами. Дед объявил, что цыплёнка мы пустим на куриный суп. Брат немедленно зарыдал.
Дед ушел, чтобы свернуть птице голову в укромном месте. Минут через десять он вернулся несколько растерянный. На ладони у него сидел живой цыпленок и благосклонно поглядывал на дедушку, точно приговоренный к съедению туземцами миссионер, которому удалось обратить грешника в свою веру.
До вечера куриное дитя бродило по нашему саду, а перед ужином легло у сарая и безропотно испустило дух. Мы в некотором изумлении столпились вокруг. Часть семьи решала в уме задачу, сколько человек отравилось бы больным цыплёнком, часть оплакивала неслучившуюся курицу.
– Жернова господни мелют медленно, но верно, – сказала бабушка, обладавшая поразительным талантом с помощью единственной реплики превращать ситуацию из идиотской в абсурдную. Дедушка схватился за голову и убежал, брат зарыдал над цыплёнком, а я пошла копать могилу.
И вот, значит, кролики.
– Мех, – веско сказал дедушка, – плюс диетическое мясо.
И в самом деле привёз на следующий день с рынка двух зверей – серых, угрюмых, неожиданно больших, с ушами как лепестки ромашки. В клетках они разошлись по углам и принялись жевать, повернувшись к нам спиной.
Кролики оказались безучастными животными. Мы боялись давать им клички, памятуя об их судьбе, потому что названное равняется обретшему индивидуальность и ты убиваешь не комок плоти, а личность. Даже хромой таракан Арсений, которого мы в городской квартире с бесстрашным невежестом крестили в фотографической кювете, прожил у нас почти три месяца, вызывая у всех отвращение, но защищённый магической силой имени, пока его не скосил вместе с остальными безжалостный серп судьбы, принявший обличье мелка.
Ухаживал за кролями дед. Они быстро росли; к концу лета каждый был вдвое крупнее кошки. По вечерам дед читал книгу о кролиководстве и учился гуманным методам убийства. Зайдёшь вечером в комнату, а он стоит там в полном одиночестве и сосредоточенно машет кувалдой.
Чем ближе была дата забоя, тем чаще дед тренировался. Это напоминало сражение Тора с невидимым злом. Он явственно тщился переступить через что-то внутри себя, и мы все, понимая это, обходили молчанием тему перехода кроликов в крольчатину. Зверьков никому из нас было не жаль, но равнодушие к жертве не отменяет нежелания быть палачом.
За несколько дней до казни дед снова поехал на рынок. Вернулся он с парой новых животных. Возможно, ему хватило воображения представить, как он будет наталкиваться взглядом на опустевшие клетки. Или же процесс, закреплённый повторяемостью, лишал убийство кроликов того тягостного смысла, который имело разовое действие. У однократной смерти всегда есть имя. "День, Когда Мы Прикончили Кроликов". Смерть, поставленная на поток, теряла индивидуальность так же, как неназванное животное. Растворялась в будничности процедуры.
– Начал за здравие, кончил за упокой, – сказала бабушка, увидев новых обитателей клеток.
Дедушка привычно фыркнул.
Однако её слова оказались пророческими. Наутро все четверо зверьков выглядели какими-то заторможенными. У них опухли глаза и потекло из носа.
А затем они стремительно передохли один за другим. Их скосил вирус миксоматоза, кроликовая оспа, принесённая, должно быть, теми двумя, которые должны были помочь деду вывести наше домашнее животноводство на другой уровень.
Приехали люди из райцентра, забрали трупики и даже выдали то ли справку, то ли какой-то другой документ, удостоверяющий, что дедову начинанию неоспоримо пришёл конец. Мы растерянно стояли перед домом, глядя вслед машине. В ней уезжали наши надежды на предпринимательство, прирост капитала и просто на мясной суп.
– Смертию смерть поправ! – многозначительно заметила бабушка.
И это был первый раз, когда ни один из нас не хмыкнул в ответ. В её кощунстве скрывалась извращённая правота: кролики погибли, но для нас остались историей о живых кроликах, а не о мёртвых. Мы их не убивали.
Дальше потекла обычная летняя жизнь.
Дедушка с неделю ходил озадаченный, точно человек, не совсем понимающий, что он приобрёл, а что потерял, но вскоре отвлёкся на утепление чердака.
Я завела землеройку и решала задачу её прокорма.
Младший брат был пойман за свинчиванием катафоток с чужих велосипедов.
Бабушка пекла пироги, на запах которых слетались ошалевшие осы и плясали перед ней в жарком воздухе, как наложницы перед султаном.
Восемь опустевших клеток сожгли за баней.
– А ведь этих кроликов вполне можно было есть, – удручённо заметил дедушка, вычитавший, что миксоматоз для человека не опасен.
На что бабушка заметила, что сытое брюхо к ученью глухо, и никто из нас не нашёлся что возразить.
(с) eilin_o_connor
