(Андрейкины рассказы).
Когда Деда Миша и Бабуся решили жить вместе, то для Андрейки это явилось очень значительной переменой в жизни. У него появился Дед. Настоящий. Которого Андрейка очень любил. И Деда Миша любил Андрейку и понимал, что это его самая последняя любовь к человеческому существу, пусть к маленькому, но Человеку, другой не будет, так как просто времени на неё нет, возраст уже…
При переезде к Андрейке и его бабке Анфисе Деда Миша продал всё, что у него было — домик и всё, что было в домике и вокруг, во дворе. Выручку он вложил в обустройство нового места своего жительства, а остатки отдал Анфисе, чему та была весьма рада — не потому, что нуждалась в деньгах (не было никакой нужды особой), а просто «денюшки» любила Фиса большой любовью.
Продал Дед всё, да не всё… Лодку оставил. Со всеми «причиндалами», как называла Бабуся две пары вёсел, специальную двухколёсную тележку, пару лодочных моторов «Стрела» на общей раме Дедовой конструкции, маленький якорь на длинной прочной цепи, тент и целую кучу других мелких вещей, необходимых каждому, у кого есть лодка. В этой лодке можно было жить. Многие завидовали Михаилу. А он никогда никому не завидовал. Захотелось ему после войны иметь хорошую лодку. И дружку его, Григорию, — тоже. Взялись вдвоём да и сработали два добротных мини-корабля. Друг уж помер, лодку его дети кому-то не из местных продали, только у Деды Миши и остался теперь такой вот «эксклюзив».
Поначалу Фиса всё подбивала продать лодку («Это ж какие денюшки просто так в воде стоять! Болтаються себе в «гараже», как простиосспади, говно в проруби!»). Но через некоторое время поняла свою выгоду и уж сама бы не продала лодку никому! И по грибы, и по дрова, и по ягоды, и по орехи! А уж рыбы-то сколько! Своей — не покупной! Подумаешь, литр-другой самогона за сезон знакомому инспектору «Рыбнадзора»! Зато как Мишка щуку-то коптит — пальчики оближешь! И пара бочонков солёных груздей (один к одному грибочки — ни червячка, ни мусоринки!) в сенях всю зиму — во какая закусочка!
В то лето съехались все. Две Андрейкиных Тётки с мужьями-Дядьками, Андрейкина Мать с братиком Сашей («Опять басурмана привезла! Елки нету, так энтот Мамай мне ишшо чего завалит, або разломаит вдребезги!»). За неделю примерно до того, как всем разъехаться, Бабуся заявила, что «с вами-дармоедами, гости дорогия, я этим летом уж почитай все грибочки-то и прое*ала». А так как и после их «съя*ывания по домам» ей, бедной, нужного количества грибов не набрать, то ехать по грибы надо всем. «Завтри же!».
И островок дальний есть на примете, и дожди прошли хорошие, и дети ж Маме должны хоть как-то помогать, а не только обжирать Маму, и Мишку она отправила, штоб «свой сратый корабель» подготовил.
Из «дармоедов-гостей дорогих» никто и не подумал возражать, хоть и не улыбалось им пилить на лодке хрен его знает куда, для того только, чтобы целый день корячиться по острову, пополняя запасы грибов мамы Фисы, страдающей жадностью. Открыто против мероприятия высказался только Всевышний. Он показал своё отношение к походу по грибы в тот же день.
Так, Деда Миша, придя в «гараж» и проведя беглый техосмотр, с удивлением обнаружил, что один из лодочных двигателей почти сдох. Зная, что Анфиса не откажется от своего плана, он до позднего вечера провозился с ремонтом, устал, как собака, всё починил, но желания завтра тащиться по грибы у него не осталось вовсе. Но с техническим обеспечением всё было в порядке, сообщение с Небес до Бабуси просто не дошло, и Господь решил предупредить ещё разок, с утра, о том, что не стоило бы…
Утром ни о каких «плюс тридцать» и напоминания не осталось! Впечатление было такое, будто и не лето на дворе, а середина осени. Небо затянулось тяжёлыми тучками, похолодало так, что люди одевали свитера и кофты. Подул резкими порывами холодный ветер, поднимая на речке вполне серьёзную волну. Бабуся «хрен ложить хотела» на все природные ненормальности. Будто без этих грибов ждала её зимой голодная смерть.
После трёх часов бестолкового бабкиного руководства суматошными сборами всё было готово. По каменным ступенькам спустились к воде. Люди с высокой набережной смотрели на желающих прокатиться в такую погоду на лодочке как на кучку идиотов. Деда Миша подогнал лодку, ещё минут тридцать грузились-рассаживались. Места было предостаточно, ещё бы человек 8–10 свободно разместились.
Но Алька сразу села в центре лодки, закуталась в пару кофт, курила с видом «а мне всё по…» и мешала всем сновать туда-сюда. Братику Саше Дед ещё с утра копнул червячков да рассказал, как надо обходиться с удочкой. Городской мальчик Саша очень хотел поймать рыбку, прямо сейчас, а рыбка прямо сейчас ловиться не хотела, и Саша раз за разом закидывал в воду вкусных червячков на крючке, которых рыбка с удовольствием уплетала, стараясь не заглотить крючок. Чтобы не мешать погрузке, Саша расположился ближе к корме. Дед, сидевший возле моторов, следил за тем, чтобы под бабкиным командованием всё не свалили под один борт.
Андрейка тоже был занят делом. Он скакал из лодки на берег, с берега в лодку, пробирался, как обезьянка, к Братику, спрашивал: «Ну чё, клювает?», не выслушав ответа (с указанием маршрута, куда ему идти), опять выскакивал на берег. Наконец-то расселись, оттолкнулись от берега; моторы, дружно заурчав, начали спокойно толкать лодку всё дальше от берега — наискосок, на середину реки.
Андрейка, в очередной раз проскакав по шмоткам и пассажирам к Саше, спросил: «А теперь клювает?» Саша только отрицательно помотал головой. Так как всем остальным, кроме Деда, к этому времени делать было абсолютно нечего, все стали орать — кто на Андрейку, кто на Альку: «Аля, скажи ему!», «Успокойси уже, выродок ****скай!», «А ты, ослиная морда, выкинь свою удочку в манду, к чертям собачьим!», «Мишка! В сраку тебе твою удочку! И удильщика — вместе с ней!» И Алька тоже стала орать на младшего: «Сядь и сиди, пока не утонул на хрен!» Напор ругани оказался сильнее напора ветра, сильнее Андрейкиной прыгучести. Андрейка сел, где стоял, — за спиной у Саши. Тут и началось всё то, из-за чего не надо было сегодня отправляться по грибы. Ну не судьба — грибочков набрать именно в этот день! И ведь что стоило внимательнее отнестись к предупреждающим «знакам Судьбы»!..
Саша, одев на крючок последнего (маленького, недокормленного) червячка, решил скормить и его прожорливой рыбе, после чего, на всякий случай, свернуть рыбалку до лучших времён. Леска свистнула в воздухе, червячок (даром что заморыш) соскочил с крючка и ловко приземлился Бабусе на лицо. «А-А-А-А-БЫЛЬ-ЛЯТЬ!!!» — заорала дурным голосом Бабуся. «А-А-А-А-А-А-А!!!» — ещё громче заорал Андрейка.
Дело было в том, что после акробатического соскока червячка-задохлика освободившийся крючок, отчаявшийся подцепить рыбку, твёрдо решил без добычи не остаться (позор для крючка!). Подхваченный порывом ветра, он, по невероятной траектории, подлетел к Андрейкиному глазу и впился в верхнее веко с внутренней стороны. С внешней стороны торчал его острый конец с зазубриной, не позволявшей извлечь крючок. Саша поймал Андрейку. «А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!» — заорал хор несостоявшихся грибников. Орали так, что проплывавший встречным курсом чумазый буксир «Весёлый» ответил им своим хриплым гудком.
Не орал один лишь Деда Миша. За какие-то секунды он положил лодку на обратный курс, дав моторам «полный вперёд!», зубами перекусил леску в пяти сантиметрах от крючка, извлёк из аптечки клок ваты, прижал его к Андрейкиному глазу так, что тот не мог моргнуть, успокоил перепуганного Сашу, убедил Андрейку, что ему почти не больно, и сумел заткнуть всех крикунов каким-то волшебным словом… На подходе к берегу, глуша моторы, он крикнул людям, стоявшим на берегу: «Быстро зовите скорую — раненый в лодке!».
И скорая, и больница были рядом. Хирурга штормило после вчерашней гулянки. «Щас», — пообещал хирург и накатил сто граммов спирта. Убедившись, что руки более не трясутся, он дал понюхать Андрейке вату, смоченную эфиром. Оставив Деду Мишу в качестве операционной сестры, он вытолкал в коридор всю причитающую толпу. Начавшей возмущаться Бабусе доктор сказал своё «щас», после чего дал и ей понюхать эфира.
Вернувшись в операционную, хирург замкнул дверь, сказал: «Скальпель!» — и, получив от Деда инструмент, быстро и чётко сделал свою работу: разрезал веко, достал крючок, наложил два аккуратнейших шва, повязку с какой-то нужной мазью. Налил два по сто — себе и Деду. Когда накатили, кивнул на Андрейку:
— Щукарь-то тебе — внук? Везучий, глаз совсем не задет!
— Внук, — отвечал Дед. — А везучий он — в меня.
Через какое-то время повязки стали не нужны, Андрейкины глазки всё чудесно видели. Но Андрейка, забывший, какой именно глаз пострадал, на всякий случай зажмуривал оба (так приятно, когда тебя водят за ручки!), старательно изображал слепого ребёнка, говорил смиренным голоском, что нет, не открываются глазки, и не видят ничего… Только в «Детском мире» и открылись.
Но то — совсем другая история. А в этой его ещё долго дразнили разными словами, типа «солдат с раной» и «Дед Щукарь». На «сраного солдата» Андрейка обижался, а на «Деда Щукаря» — нет. Ну какой же он дед, в самом деле? — Он же ещё маленький!
© Copyright: Толстый Дедушка Медведь
