Преподаватель русского языка и литературы Ирина Викторовна и математичка Татьяна Николаевна приехали к нам в деревню на работу в местную восьмилетнюю школу сразу после пединститута. Они были очень разные: Ирина Викторовна — худая блондинка с невыразительным лицом, наполовину закрытым стеклами больших тяжелых очков, тонкими, почти без икр, ногами, и низким, как бы прокуренным голосом. Впрочем, она и покуривала, мы это иногда видели.
А вот Татьяна Николаевна была ее полной противоположностью. Шатенка с матовым, очень миловидным лицом, с высокой грудью, тонкой талией, очень стройными ножками. Голос у нее был мелодичный, и смеялась она с такими переливами, как будто одновременно звонили несколько колокольчиков.
Когда Татьяна Николаевна, в плотно обтягивающей все ее выпуклые места водолазке и короткой юбочке, ходила по классу между рядами парт, негромко постукивая каблучками и склоняясь то над одной тетрадкой, то над другой и проверяя, как идет ход решения заданной ею задачи, мы, пацаны, как зовороженные, провожали ее восхищенными взглядами. Ну, по сколько нам тогда было? По двенадцать-тринадцать лет всего. Но толк в женской красоте мы уже знали. Да и что там знать, когда вот она, ходит по классу, обворожительно пахнущая духами и покачивая крутыми бедрами, с рвущимися из-под тонкой водолазки упругими грудями? Такую красоту мужское естество осознает уже на животном, подсознательном уровне даже с таких малых лет.
На фоне своей невзрачной подруги Татьяна Николаевна вообще выглядела потрясающей красавицей, и неудивительно, что вокруг нее стали «бить копытами и рыть землю» все свободные и несвободные деревенские ухажёры. Но напрасно – никто из них не мог похвастать тем, что хотя бы прикоснулся к ней. А я вот сподобился. И вот как это произошло.
На очередном уроке математики Татьяна Николаевна, посверкивая своими чудными коленочками, как обычно, поочередно обходила все парты и вскоре остановилась и около меня.
— Ну, как у нас дела? – склонившись над моей тетрадкой, пропела она своим мелодичным голоском.
— Да чё-то запутался я, Таньниколавна, — признался я.
— А ты не сдавайся! – легонько поворошила она своей теплой ладошкой мои волосы, и у меня перехватило дыхание.
Да после такого внимания ко мне я десять задач решу! А Татьяна Николаевна уже отвернулась к моему соседу напротив – Кольке Куйбышеву. И также заботливо склонилась над его тетрадкой. И тут же громко взвизгнула, испуганно оглянулась и, схватившись рукой за свою округлую ягодицу, опустила глаза на мою руку. И только тут до меня дошло, что произошло.
Я сидел в глубокой задумчивости, вперив взгляд в тетрадку с упрямой задачкой, а рука моя с зажатой в ней ручкой свисала с края парты. Татьяна Николаевна, склоняясь к парте Кольки Куйбышева, нечаянно наткнулась своим выпуклым местом пониже спины на зажатую меж моих пальцев ручку. А ручка та была еще не шариковая – они у нас появились всего пару лет спустя, — а перьевая, то есть оснащенная острым стальным пером. И вот кончик этого пера, к тому же еще недавно обмакнутого в чернильницу, легко преодолев ткань юбки и трусиков, плотоядно воткнулся в нежнейшую тыльную часть нашей красавицы-учительницы, чем причинил ей боль. Я буквально обалдел, осознав, что только что натворил (хотя виноваты тут были мы, пожалуй, оба – Татьяне Николаевне следовало обратить внимание на положением моей руки, оснащенной таким опасным инструментом, как перьевая ручка). И не нашел ничего лучшего, как, вскочив с места, в сильнейшем волнении ляпнуть во всеуслышание:
-Таньниколавна, извините, что я вам перо в это… в попу воткнул!..
Класс вместе с пострадавшей от моей неосторожности (но и от ее невнимательности) учительницей бился в конвульсиях все оставшиеся пятнадцать минут урока и еще половину перемены. Конечно же, я был прощен. А история эта, говорят, передается из уст в уста в нашей школе и до сих пор…
(с) Марат Валеев
