Кот Матвей боится людей, тараканов, мочалки, просыпавшейся муки, но больше всего самолетов. Самый страшный звук, страшнее даже стрельбы фейерверков – это гул летящих истребителей. Кот припадает к полу, в ногах его дрожь, в глазах ужас – он понимает, что это за ним. Праздник Девятое мая организован специально для истребления кота, вопрос лишь в том, каждого ли кота или одного конкретного.
Будь ты проклят, думает Матвей, убьют же обоих. И ползёт на четвереньках под диван, и трясется, и в панике прижимается к дальней стене, надеясь, что она несущая.
Но когда страшные самолеты улетают, Матвей выбирается из-под дивана и вместо того, чтобы отхлестать пса по морде когтистой лапой, ложится рядом, прижимает к себе и нежно, ласково, бережно вылизывает дурака от макушки до хвоста.
Пудель страдальчески косит глазом, но терпит. Кот что-то мурлычет невнятно, бормочет себе под нос. Я думаю, вот что: "Ну и пусть ты дурак, пусть. Зато живой".
Кот Матвей у меня заколосился. "Обомшел" - сказала бы я, если бы он зарастал мхом, но кот спешно покрывается не мхом, а мехом. Бродит по квартире, роняет клочья с той величавостью, с какой дерево сыплет рыжими листьями в безветренный день. Встаешь утром босыми ногами на паркет и утопаешь в его шерсти. По утрам стал петь громче, перекликает ветер: к зиме идёт дело, значит.
Фактически в одном его рыжем бессовестном лице у меня имеется четыре кота. Объединяет их только прискорбно низкий уровень интеллекта.
Летний кот вальяжен, изнежен и капризен; он точно вампир, предпочитающий темные углы и холодные каменные плиты. Осенний стремителен и ловок, он бьет голубей через стекло и хозяйственно сушит убитых мух в мухохранилище (последний раз оно было устроено под ковром в детской). Делает нычки сухого корма в моих ботинках, а когда я, ругаясь, вытряхиваю твердые комочки на паркет, презрительно пожимает плечами. "Зима близко, глупая женщина, - говорит взгляд кота, - ещё пожалеешь о том времени, когда я тебя подкармливал".
Кот весенний раздражителен и вспыльчив. Приобретает замашки домашнего тирана и деспота и в этой своей ипостаси сталкивается с настоящим домашним деспотом, то есть со мной. Весь март - это передел сфер влияния и продавливание границ. А на щеках у этих жалких людишек спать можно? А откусывать лишние уши у котика-флегматика? Перевернуть миску и щедро сеять горстями корм по всей округе? Смочить лапы в поилке и надавать ими пощечин, когда запретят спать на щеках? Изгрызть розу, уколоться шипами, орать, нервно пить из вазы, испугаться, что застрял головой, опрокинуть вазу и шлёпать по растёкшейся луже, радуясь как дитя?
Зимний кот кроток, тих и волшебен. Совмещает в себе текучесть воды, когда торопится по своим делам, и неподвижную тяжеловесность камня, когда мимикрирует под шапку и не вздрагивает, даже если на него сесть. В то же время, начав движение, с лёгкостью проходит через закрытые двери, протекает сквозь щели, и только окна ему не даются: кот сидит на подоконнике и методично бумбумкает лбом об стекло.
- Дятел ты, дятел, - говорю я ему со вздохом.
Кот смотрит на меня ласковым взглядом существа, превосходящего меня настолько, что обижаться на дятла ему просто смешно. Белый подшерсток на его лопатках топорщится. Он похож на рыжего кошачьего ангела с прорезающимися крылышками.
Кот и пёс – это два чистых типажа, два характера, имеющих столь же мало общего друг с другом, как Портос и, допустим, Онегин.
Пудель простодушен. Счастье его безгранично, как у маленьких детей, и лишено малейшей примеси обиды.
– Вернулась! – кричит он, исполняя всем своим маленьким кудлатым тельцем неистовый танец. Хвост его крутится точно миксер, хребет бешено изгибается, как если бы пёс был рыбой, пойманной в невидимые сети. Где достоинство, где благородство? Забыты, растворены в единственной всепоглощающей эмоции.
Кот несёт себя мне навстречу, как надменная рыжая волна.
– Вернулась, – констатирует он. – Где тебя носило, распутная тварь? – мимоходом отвешивает пуделю оплеуху. – Чему радуешься, рыло? Спроси, где она шлялась! Чем от нее пахнет? Чужим пуделем пахнет! Не трогай меня, мерзавка.
Блаженство пса обнуляет его предыдущие муки. Забыто одиночество, забыт ущербный сон на коврике у двери. А кот всё-ооо помнит. На небесном полотне сиюминутной радости острее вырисовываются пики отдалённых терзаний. Где у пуделя мотив «как я с тобой счастлив» – у кота «как я без тебя страдал».
– Здесь чеши, – указывает он. – И здесь. Ублажай меня, дрянь. Я тебя не прощу никогда. За ухом, за ухом!
Но потом в приоткрытое окно врывается весенняя муха, как шальная императрица, и вытесняет из головной коробочки кота воспоминания о травме.
Кот учится разговаривать. Но осваивает не нормальную человеческую речь или хотя бы абырвалг, а какие-то ошметки сетевого сленга.
Утром, прибежав к миске на кухню и сбив по пути двоих-троих замешкавшихся людей, танцует на задних лапах, выкрикивая: «Уняня! Уняня!»
Затаившись на шкафу, прыгает на старшего кота с криком: «Каваааай!»
И запомнил, поганец, универсальное возражение на любое замечание.
- Не люди для котиков, а котики для людей! - говорю я, обреченно накладывая в миску корм в шесть утра.
- Пруф? - мелодично осведомляется кот и ставит хвост вопросительным знаком
@ Елена Михалкова
